Поскольку Дарья проводила полевое исследование еще будучи студенткой, в нашем тексте пойдет речь об опыте молодой исследовательницы, которой в свое время впервые пришлось столкнуться с нюансами полевой работы. Дарья использовала как социологические подходы к исследованию, а именно качественные интервью, так и антропологические – проводила включенное наблюдение, вела этнографические дневники.

У меня был метод смешанный. Я туда ехала брать качественные интервью и параллельно проводить включенное наблюдение. Дополнительными видами данных для анализа у меня были видео, опубликованные на Youtube, которые были в общем доступе, и текстовые записи самих жителей, активистов Шиеса, которые они оставляли в бортовом журнале – такой большой тетради, предназначенной для того, чтобы люди там писали свои отзывы об опыте пребывания на Шиесе, свои благодарности каким-то людям, свои какие-то надежды. Я спросила у местных активистов, которые занимались организацией жизни в лагере, можно ли будет анализировать эти записи из бортового журнала, и они дали добро. Но, по сути, большую часть своих данных я собирала именно на Шиесе, после этого я уже транскрибировала интервью, анализировала свои этнографические дневники, которые я писала в ходе своего включенного наблюдения, и дополнительно анализировала видео.

В итоге инсайты, которые я получила для написания текста курсовой, я получила в первую очередь из своих дневников включенного наблюдения, то есть из этнографических данных. Но все виды данных – интервью, дневники и транскрипты видео, опубликованных в интернете – они все мне были ценны, потому что каждый из видов данных представлял определенный контекст, в котором наблюдалось что-то, чего не было других.

В своем исследовании я писала про различия в том, как люди разговаривают о протесте, о противостоянии с принявшими решение о строительстве полигона, как они себя определяют, позиционируют. Люди по-разному говорили об этом в зависимости от того, было ли это анонимное интервью один на один с человеком, либо это было обсуждение между активистами в центральном лагере на Шиесе, либо публичные высказывания протестующих в видео, опубликованных для того, чтобы их увидели все россияне, и так далее. То есть люди по-разному говорили о своих ожиданиях от протеста, по-разному формулировали свои задачи, по-разному вообще определяли сами себя в зависимости от того, был контекст их высказываний публичным или приватным. Поэтому все виды данных мне помогли. Но на мысль о том, что дискурсивные практики людей (то, как люди говорят о чем-то — Прим. автора) зависят от контекста разговора, и между ними весомая разница, в первую очередь натолкнули мои дневники.

Первое, что я сделала, когда приехала – представилась как исследовательница, которая хочет собрать интересные данные, сопереживает протесту и хочет написать что-нибудь на эту тему (в идеале – свой диплом). Люди сразу задавали вопрос: “А как ты оказалась здесь через полстраны? Ты живешь в Тюмени, почему ты здесь?” Я отвечала: “Потому что я исследую экологические протесты, еще пару месяцев назад мы с коллегами уже собирали интервью у протестующих в Екатеринбурге, и я приехала на Шиес, потому что есть пересечения между вашими протестами: и там, и тут экологическая повестка, протесты региональные, то есть не в Москве и не в Санкт-Петербурге, поэтому я приехала к вам.” Поэтому люди сразу понимали, кто я, и после этого рассказа их отношение особо не менялось, поскольку моя идентичность в поле сразу была связана с определением меня как исследовательницы.

То есть я сначала входила в поле как исключительно исследовательница, потому что меня, на самом деле, до поездки на Шиес экологические вопросы не волновали. Я бы туда никогда не поехала и не заинтересовалась такими вопросами, если бы мои коллеги не предложили идею съездить на Шиес и сравнить его с Екатеринбургом. Потом уже, когда я там оказалась, я прониклась эмпатией и симпатией к активистам, их целями борьбы, и в контексте этого включенного наблюдения вовлеклась достаточно, чтобы начать искренне желать им успеха в их борьбе за Шиес, а потом и самой заниматься экоактивизмом. Например, вернувшись с Шиеса в Тюмень, я начала – и до сих пор продолжаю – заниматься раздельным сбором вторсырья и сдавать его на переработку. А пока жила в протестном лагере на Шиесе, я не только собирала данные, но и делала все то же, что и другие активисты: носила воду, рубила дрова, работала на общей кухне, стояла на наблюдательных постах. Я не только была исследовательницей, но и, с другой стороны, такой же экоактивисткой. Может быть в связи с этим, наоборот, изменилось отношение людей ко мне: сначала я входила в поле просто как исследовательница, а потом пожила с ними несколько недель, стала частью команды, частью сообщества протестующих. В своих дневниках я формулировала это так: мой мирок, в котором я живу, стал чуточку больше, стал включать в себя реальность Шиеса – даже если я уже не там, я все еще помню о нем и связана с ним.

Потому что этнография включает в себя автоэтнографию. Исследователь в поле становится частью исследуемой группы, и опыт исследователя становится частью пула данных. Ты начинаешь уже анализировать не только слова и действия других людей, но и свои собственные действия и переживания, потому что ты становишься не только исследователем в поле, но и частью поля. Важно рефлексировать, как твои действия влияют на поле, и как поле влияет на тебя, и это тоже часть метода включенного наблюдения.

С одной стороны, протест умудрился объединить людей с разными политическими, религиозными взглядами, просто разными мировоззрениями. Все уживались друг с другом, конфликтов на этой почве не возникало, потому что у жителей Шиеса словно была интуиция, что не нужно политизировать протест, не нужно говорить о политических разногласиях, потому что все могут рассориться.  «Мы тут собрались ради экологии».

С другой стороны, во вторую поездку я попала в период, когда назревал раскол в сообществе защитников Шиеса, в период «массовой паранойи» в лагере активистов, я так это называла в своих дневниках. Люди устали (протест на тот момент шел больше года), они жили в лесу, частично в изоляции от остального мира, они были напряжены, и возможно, были реальные предпосылки, что нужно подозрительно относиться к людям внутри сообщества Шиеса. Были упоминания о каких-то конфликтах: подробно мне про них не рассказывали, но основный посыл был в том, что среди своих могли затесаться люди, которые пытались бы выудить какую-то информацию и использовать ее против протестующих. В таком контексте гораздо больше было подозрений ко мне, как к исследовательнице, которая говорит, что собирает данные, предлагает дать интервью, записывает их на диктофон. Поэтому было гораздо больше опасений, стоит ли вообще со мной общаться.

— В связи с тем, что ты ездила на Шиес дважды, насколько это повлияло на твое ощущение работы как исследовательницы? С одной стороны, ты уже упомянула, что во второй раз настроения были более панические, с другой стороны – это была уже твоя не первая поездка. Как ты воспринимала свою работу в поле в этом ключе?

Я почувствовала, что у меня не было достаточного опыта и компетенций, чтобы разобраться с проблемой коллективного подозрения, с которой я столкнулась во второй раз. Поэтому я обращалась за советами к своим старшим коллегам, профессорам. В первый раз я уезжала с Шиеса с ощущением, что я очень хочу вернуться, что мне будут рады, и во второй раз ехала в поле с большим воодушевлением. Но именно из-за этого было по-человечески обидно, что в итоге я столкнулась с подозрением от моих информантов. Поэтому опыт второй поездки отличался от эйфории первой поездки. Во вторую поездку я столкнулась с проблемами, к которым я не была готова. Здорово, что у меня было сообщество коллег, из которых более опытные могли дать мне какие-то советы, как с этим справляться.

Основное, с чем нужно разбираться, когда ты входишь в поле – это то, как нужно собирать данные. Нужно ли, например, каждый раз задавать вопрос: «А можно ли я сейчас буду наблюдать за вами?», или хватит один раз получить согласие? А если я пишу в дневниках наблюдений о своих переживаниях, то нужно ли мне спрашивать согласия у тех, с кем связаны мои переживания? Где граница между этнографией и автоэтнографией? Поэтому в каждом конкретном случае нужно уделять много внимания тому, как сделать свой метод соответствующим этическим принципам. Нужно продумать все так, чтобы собрать интересные данные, но и не попасть впросак и не навредить информантам своим исследованием.

У меня получилось собрать данные, анализируя которые можно ответить на очень многие вопросы. Я писала свою курсовую, делая фокус на политизированности экологического протеста. Но очень многие данные остались нераскрытыми, неиспользованными для ответа на вопросы, которыми я задавалась в своем исследовании. Эти данные можно использовать для того, чтобы задать другие вопросы и ответить на них. Я надеюсь, что в ближайшем будущем у меня появятся силы и, может быть, мной будет придуман новый исследовательский проект, где можно будет использовать эти данные.

Если бы я сейчас поехала на Шиес снова собирать данные и, если бы протест проходил сейчас, то, наверное,  сделала бы тоже самое. Изначально я собирала данные, не поставив никакого четкого вопроса заранее – я просто поехала, чтобы узнать, что там происходит, почему люди туда поехали, почему они активизировались, хотя до этого не интересовались вопросами экологии, как они объясняют свой опыт, что это вообще за люди? Особой исследовательской рамки я старалась не ставить заранее, чтобы не ограничивать себя изначально. Старалась записывать все интересные и неинтересные штуки, они могли быть вообще друг с другом не связаны. В итоге фокус исследования появился уже после того, как я собрала все данные и посмотрела на весь пул данных. Я знаю, что  сделала бы точно также. Хотя, конечно, это тоже хороший подход, когда ты стараешься сфокусироваться на чем-то одном – тогда у тебя больше времени и сил описать конкретно то, что тебя интересует. Тогда, например, мои дневники могли быть более подробными, это было бы здорово. Но мне больше нравится подход grounded theory, когда ты позволяешь данным самим натолкнуть тебя на какой-то исследовательский вопрос.

Для меня именно опыт полевого исследования, жизни в лагере активистов, ведение включенного наблюдения внесли весомый вклад в мою идентичность как исследовательницы. Когда я принималась за исследование протестов в Екатеринбурге и на Шиесе, я не была уверена, что готова связать свою жизнь с социологией. Но после поездки на Шиес я поняла, что я точно хочу и дальше этим заниматься. В идеале я хотела бы когда-нибудь провести такое же исследование, где нужно будет не просто сидеть за столом над данными, статьями и книгами, а ехать в поле, жить там и заниматься этнографией. Я вовлечена в несколько проектов, где я работаю с уже собранными данными, просто анализирую их. Но опыт работы в поле, интервью и наблюдения – он больше всего мне интересен, хотя другие мои исследования тоже очень ценны. Шиес стал для меня очень важным опытом.